Лев Златкин - Убийство в морге [Ликвидатор. Убить Ликвидатора. Изолятор временного содержания. Убийство в морге]

— Шпаргалка здесь оправданна! — одобрил Григорьев. — Это — тот самый случай, когда от экзамена зависит срок учебы!

— А бить себя в грудь и рвать на груди рубашку можно?

— Лучше смиренно кайся. Всячески показывай, что ты осознал всю мерзость сотворенного.

— Могу и слезу пустить! — пообещал Баранов.

— Не переигрывай! — предупредил его Григорьев. — Суд — театр, где фальшь не освистывается, а засуживается!

— Засудить у нас всегда горазды, — пожаловался Баранов, записывая все, что запомнил.

Дверь в камеру распахнулась, и надзиратель, стоя в дверях, крикнул:

— Сойкин!

— Я! — откликнулся мгновенно Сойкин. — Только суд у меня завтра.

— Не «я», а «здесь»! — равнодушно поправил Сойкина вертухай. — Твое «я» осталось за стенами тюрьмы… Жаль! Вот раньше был порядок: у каждого свой номер… На выход! — рявкнул он на Сойкина.

— С вещами? — стушевался Сойкин.

— Без! Поторапливайся!

Вертухай увел Сойкина. Оставшиеся понимающе переглянулись.

— К куму повел! — высказал общее мнение Григорьев.

— На свидание? — спросил Кобрик. — А кум — это сват который?

Никто даже не рассмеялся.

— Ты совсем зеленый! — вздохнул печально от такой наивности Григорьев. — Кум — заместитель начальника тюрьмы по оперативной работе. Стукачей готовит. Многие через него проходят.

— Ты тоже? — наивно спросил Кобрик, но Григорьев даже не обиделся.

— Я тоже не исключение! Но работать на него, как и большинство других, отказался. Он многих с умыслом вызывает.

— С каким? — поинтересовался Кобрик.

— Тень на плетень навести! Малое в большом легко прячется! Стукача часто вызывать не стоит. А невинного вызывают и вызывают.

— И о чем с ним говорят? — любопытствовал Кобрик. Ему все было интересно.

Он тюрьму воспринимал, как экскурсию со вживанием в образ. Любопытного больше, чем неприятного.

— А ни о чем! — удовлетворял его любопытство Григорьев. Его даже забавляла роль экскурсовода. — Раз меня вызвал, посадил перед собой, а сам полчаса читал детектив. Ни одного вопроса не задал и отпустил.

— С ума можно сойти! — засмеялся Кобрик.

— С ума сходят от другого! — заметил Кузин. — От беспросветного будущего.

Кобрик, услышав о беспросветном будущем, загрустил. Внезапно на него нахлынула такая тоска, что хотелось выть волком.

Луны не хватало. Туманные обещания жены наводили на нехорошие мысли. Ему стало ясно, что от него чего-то ждут. Но чего от него ждут, Кобрик не мог себе даже представить.

— Чего загрустил? — спросил Григорьев.

— Считаешь, нет повода для грусти?

— Не казни себя! Знать, судьба его такой! — пошутил Григорьев.

— Двоих замочил!

— Посмотри на себя! Какой из тебя убийца?

— Ехал бы с нормальной скоростью, все было бы в порядке. А я гнал. К невесте торопился.

Это открытие вызвало бурю восторга. Появился повод лишенным общества женщин мужчинам поговорить о бабах.

— Тю! — завопил Рудин. — У тебя и невеста имеется?

— Завтра вечером свадьба! — пояснил положение Кобрик. — В ресторане!

— Вот, черт! — пожалел Великанов, любитель выпить и пожрать. — Сколько жратвы и питья пропадет!

— Тут жизнь пропадает…

— Не хорони себя раньше времени! — подбодрил Григорьев.

— Другие похоронят! — рассмеялся Рудин.

— Вдруг они пьяные были? — продолжил Григорьев, не обращая ровно никакого внимания на Рудина. — Тогда все путем! Могут дать условно года три, с отсрочкой приговора. Пусть твои родичи наймут опытного адвоката, а то здесь такого дадут, лучше прокурора накрутить поможет.

— Это уж точно! — подхватил Кузин, который хоть и читал книгу, но одновременно принимал участие в разговоре.

— Сообщить своим хоть успел? — продолжил Григорьев.

— Дали позвонить в аэропорту.

Кобрик, вспомнив наставление Григорьева, не стал распространяться о телефонном разговоре с женой из какого-то странного кабинета, где его, в отличие от других задержанных, кормили ресторанным обедом.

Хрусталеву надоели разговоры, и он, резко сорвавшись с места, будто мог далеко уйти, стал ходить от стола до двери и обратно, и все это в таком темпе, что напоминало только что пойманного волка в клетке, еще немного — начнет прутья грызть.

— Да! Свадебный подарочек! — задумчиво протянул Григорьев.

Великанов решил вклиниться в разговор.

— Теперь сниться будут!

— Кто? — не понял Кобрик.

— Покойники! Умерли без покаяния! Без отпущения грехов.

— Сомневаюсь, что они были верующими! — сказал Кобрик.

— У всех душа есть: у верующих и неверующих! — назидательно поучал Великанов.

— Я с себя вины не снимаю!

— Теперь тебе придется пить за троих. За себя и за того парня! — вздохнул Великанов, жалея, что нельзя выпить, душа требовала.

— Я не пью! — сказал Кобрик. — Мозги жалко!

— У, ты-ы! — удивился Великанов. — Скажи: «Сука буду!»

— Не пью, говорю тебе!

— Ты у нас образцово-показательный какой-то! Жена не нарадуется. А моя меня каждый день пилила: «Не пей — в тюрьму попадешь!» Накаркала, ворона!

— И моя как в воду глядела! — вздохнул Кобрик. — «С тобой опасно ездить, того и гляди в аварию попадешь!»

— Накаркала! — смачно подтвердил Великанов. — Бабы — они все ведьмы! Только многие об этом не знают. Моя ведьма рада небось. Избавилась!

— Я тоже не знаю, — вздохнул Кобрик, — будет ждать меня моя или нет?

— Моя будет! — злился Великанов. — Держи карман шире! Сразу же на развод подаст и через полгода выпишет из квартиры. Мне впаяют год-полтора, а по закону если больше шести месяцев дают, то разрешают выписывать. Московскую прописку теряешь!

— Ну, меня-то отец пропишет!

Кобрик повеселел от ощущения, что у него, оказывается, не все потеряно, он не одинок в этом жестоком мире.

— Чего это он носится? — спросил Кобрик у Григорьева, глядя на Хрусталева. — Красивый какой парень!

— Не повезло! Дуриком таким влетел, что смешно! У нас любого могут посадить.

— Тебя же тоже ни за что посадили! — посочувствовал Кобрик.

— Со мной разговор особый! Я даже кума не интересую. Кустарь-одиночка.

— Как Рудин, в одиночку работаешь? — наивно спросил Кобрик.

— Много будешь знать, не состаришься! Кузин хорошо сказал. Его Айрапетян выпытывал, где тот свои миллионы прячет. Так он ему ответил: «Я органам этого не сказал, неужто тебе доверю?»

— Понял, вопрос снимается!

Хрусталев заметил взгляды в свою сторону и подошел к ним.

— Перемалываете мне косточки?

— Красивый, говорит, ты парень!

— Голубой, что ли? Если тебе нужна жопа, то договорись с Поворовым. Он у нас сладенький!

— Не заводись! — утихомирил его Григорьев. — Мы совсем другое обсуждали.

— А именно?

— Я уговариваю Кобрика пару слов передать на волю. Его не сегодня-завтра отмажут…

— Уговорил? — не поверил Хрусталев, но огонек надежды зажегся в его глазах.

— Уговорил! — Григорьев посмотрел на Кобрика, и тот его понял.

— Я тоже надеюсь, что меня отмажут!

Хрусталев погасил в себе желание передать через Кобрика на волю своим ребятам месторасположение тайника.

«Сам справлюсь!» — самонадеянно подумал он, а вслух произнес:

— Балаболка ты! Может, вмажешь нам какую-нибудь историю? Только недлинную! Ты же из очень высоких кругов?

— Пожалуйста! — согласился Кобрик и без дополнительных уговоров начал рассказ: — Один очень известный журналист брал интервью у не менее известного руководителя страны.

Руководитель приятно пах французским коньяком., американскими сигаретами и кофе по-турецки.

Журналист, который принял с утра рюмашку молдавского коньяка, выпил чашечку растворимого кофе и выкурил сигарету «Союз-Аполлон», сразу почувствовал разницу в положении.

Руководителю ничего не стоило угостить журналиста французским коньяком, американскими сигаретами и хотя бы кофе по-турецки, но он поддерживал эту разницу в положении. А растворимый кофе, который был у секретаря в столе для гостей, журналист не пил.

Журналист начал интервью неудачно:

«Многие говорят…»

«Говорят, в Москве кур доят, а коровы яйца несут, — перебил журналиста руководитель. — Давайте не будем трогать их».

«Кого их?» — растерялся журналист.

«Яйца!»

«Чьи?»

«Коровьи!»

«Корова с яйцами — это бык!» — пошутил журналист.

«Может быть! — не стал спорить руководитель. — Но я сразу вспоминаю одного следователя НКВД. Был такой у Берии или у Багирова. Этот следователь из всех степеней допроса признавал только третью. А начинал такими словами: „Дорогой, ты меня обижаешь!.. Наверно, ты любишь жареные яйца, а я их терпеть ненавижу! Так противно воняет паленый волос!“»